Цвет и музыка странным образом переплетены. Порой мы используем слова «тон», «оттенок», «гармония», «рисунок» для описания того и другого. Хаксли в своем романе «О дивный новый мир» описал мир будущего, где люди ходят на концерты «аромацветомузыки», когда каждая нота имеет свой запах и при этом проецирует рисунки на потолок. Вообще-то Хаксли не думал о будущем, а высмеивал современное ему общество, но идея визуализации музыки всегда будоражила умы. В 1919 году датский музыкант Томас Уилфред воплотил идею «слухозрительной полифонии», создав систему, которая проецировала цветные пятна с помощью зеркал. Он назвал ее клавилюксом, то есть световой клавиатурой. Уинфред мечтал, чтобы такая установка стояла в каждом доме.

В 1910 году русский композитор Александр Скрябин написал целую симфоническую поэму «Прометей», которая должна была сопровождаться светоэффектами при помощи специальной клавиатуры. Зал погружался в сияние того или иного цвета. Собственно, клавиатура была крайне примитивной, даже примитивнее, чем изобретение Уилфреда: просто доска с разноцветными лампочками, но поскольку сравнивать было не с чем, композитор пришел в восторг: ведь ему выпал шанс объяснить взаимосвязь между цветом и музыкой, которую он, будучи синэстетиком, тонко улавливал, но которая все еще ускользала от большинства людей. Синэстезия, под которой понимается построение художественного мира через образное воспроизведение совокупности чувств, может проявляться в разных формах. К примеру, некоторые люди ассоциируют с различными цветами буквы алфавита, а Скрябин визуализировал музыку и слышал цвета. Тем же даром обладал финский композитор Ян Сибелиус. Как-то раз его спросили, в какой цвет покрасить камин. «Фа-мажор», — последовал ответ.

В итоге камин покрасили в зеленый. А вот для Скрябина фа-мажор ассоциировался с темно-красным, тогда как зеленой для него была нота «ля». В этом, по-видимому, заключается проблема создания синэстетических музыкальных инструментов. Пословица «на вкус и цвет товарищей нет» в данном случае означает, что для разных людей один тот же звук будет ассоциироваться с разными цветами. Кремонская скрипка лично мне напомнила ноту «соль», тогда как Исааку Ньютону — «ре», а Джорджу Филду — «фа».

Я нашла скрипку работы Страдивари, но пока не узнала ничего о нем самом. Как ни странно, Кремона не слишком-то любит самого известного из своих сыновей, но это не означает, что она не любит скрипки. Скрипки здесь повсюду: в булочных продаются булочки в виде скрипок, а в кондитерских — конфеты-скрипочки. Сквозь окошки мастерских я частенько видела мужчин и женщин, склонившихся над деревянными заготовками. А вот великий Страдивари оказался в Кремоне скорее пасынком, чем любимым сыном.

Я с трудом нашла могилу великого мастера. Искала долго, и наконец мне на помощь пришла какая-то женщина, гулявшая с ирландским сеттером. Она сказала, что тело Страдивари давно уже перезахоронили в общей могиле, остался лишь памятник. Когда я рассматривала полустершиеся буквы на надгробии, ко мне подошел какой-то парень и сообщил, что даже надгробный камень — это всего лишь реплика, а оригинал хранится в здании местной библиотеки.

«А мастерская Страдивари располагалась вон там, — мой собеседник показал в сторону „Макдоналдса“ неподалеку. — За могилой тоже никто не ухаживает».

А уж когда я добралась до первого дома Страдивари на улице Корсо Гарибальди, то расстроилась еще больше. На здании висела маленькая тусклая табличка, сообщавшая, что здесь с 1667 по 1680 год жил со своей первой женой Франческой Антонио Страдивари. Про их шестерых детей табличка скромно умалчивала. По соседству я обнаружила скрипичную мастерскую, причем фамилия владельца мне была знакома. Может быть, Риккардо Бергонци — это потомок того самого Карло Бергонци, который после смерти Страдивари прославился своими скрипками? Я вошла. Хозяин был на месте и согласился показать мне свою мастерскую. Если музыкальные инструменты могут отражать черты создателя, то скрипки, созданные Бергонци, должны быть полны смеха и жизнелюбия. В свободное время Риккардо играл на саксофоне, и творческая натура давала о себе знать даже в художественном оформлении торгового зала. Оранжевые скрипки выгодно выделялись на фоне светло-голубых стен. Джованни Мартиненго узнал бы почти все ингредиенты, которые Риккардо использовал в работе: марена, скипидар, сафлор и «кровь дракона», куркума и прополис. Бергонци сказал, что местный прополис по цвету напоминает золото. Тут же я обнаружила гуммигут и шафран, о которых речь пойдет в следующей главе, а еще множество сортов мастики и бензоин. После того виртуального путешествия, которое я проделала вслед за Джованни Мартиненго, все они казались мне старыми друзьями.

Бергонци отмахнулся от всех теорий относительно лака Страдивари, сказав, что, по его мнению, знаменитый мастер не изготавливал лак сам, а пользовался готовым, просто заказывал лаки, что называется, под себя.

«К примеру, он приходил и говорил: дескать, прошлый лак был ничего, но сейчас лето, нужно что-то помягче». — Так что весь секрет заключается в том, что Страдивари варьировал лак в зависимости от конкретной скрипки и не придерживался одной какой-то четкой формулы.

Риккардо действительно был потомком Карло Бергонци, но ничего не знал о своем великом предке, когда впервые оказался в мастерской и буквально влюбился в запах дерева и атмосферу, царившую в мастерской. Через три года он пошел в школу, основанную по указу Муссолини. В 1970-х после периода затишья это учебное заведение переживало наплыв учеников.

«Там полно было калифорнийцев и австралийцев. Студенты выпендривались и создавали совершенно „кислотные“ скрипки: синие, зеленые, какие угодно. Во время ученичества это можно себе позволить. Но потом, когда уже начинаешь делать настоящие инструменты, следует уважать историю, частью которой ты являешься».

Я попрощалась с Бергонци и пошла в сторону собора, в алтарной части которого обнаружила на колоннах изображения скрипок и лютен. Здесь, где духовное сливалось с мирским, явственно чувствовалось, что в Кремоне музыка в чести. Я с разрешения служителя перелезла через ограждение, чтобы рассмотреть получше деревянную резьбу на хорах — настоящий гимн умению кремонцев создавать чудеса из дерева, и мне вспомнился счет на «один филиппо», выставленный Страдивари за потрясающую скрипку тигрового окраса, и замечание Бергонци о том, что он — часть истории. А еще мне вспомнилась легенда о Големе, которого создали из глины, оживив с помощью специальных заклинаний: он жил и дышал, однако всегда носил в себе часть духа своего создателя. Но ярче всего вспомнился необычный концерт в хосписе Таиланда, который дал Максим Венгеров во время своей поездки в роли Посла доброй воли Детского фонда ООН. Венгеров взял с собой скрипку работы Страдивари и играл для пятнадцати человек с той же страстью, с которой за два месяца до этого играл в Сиднейском оперном театре для огромного зала. Венгеров исполнял фугу Баха, и музыка, казалось, начинала жить своей собственной жизнью. Она, словно облако, парила над кроватью молоденького солдатика, которого сержант избил до полусмерти, узнав, что у того СПИД, а потом на мгновение замерла над маленьким мальчиком, которому предстояло остаться сиротой, поскольку его отец ВИЧ-инфицированный, и медленно поплыла дальше, окутывая женщину средних лет с признаками саркомы Капоши и старика, ослабевшего настолько, что он даже не мог поднять голову.

Музыка успокаивала пациентов и при этом передавала воспоминания самого Венгерова. В детстве Максим жил в Новосибирске, в такой крошечной квартирке, что пришлось сломать стену между комнатой и кухней, чтобы поместился рояль. К ним в гости приходили ребята из детского дома — послушать музыку. Маленькому Максиму хотелось похвастаться своими успехами в музыке, но бабушка с дедушкой учили его скромности. Словом, целая история в одном музыкальном произведении.

Никто так наверняка и не узнает, почему Джованни в итоге оказался в Кремоне. Та история, что рассказала вам я, это история тысяч евреев того времени, которые пытались найти свое место под солнцем в меняющемся мире. Скорее всего, когда наш герой обучил братьев Амати вырезать заготовки и готовить смесь из скипидара и «крови дракона», то понял, что ученики готовы постичь настоящую тайну: нужно знать материал, с которым ты работаешь, настолько хорошо, чтобы вкладывать в инструмент свою душу и историю своей жизни — точно так же, как это делают гениальные музыканты. И если сойдутся в одной точке гений мастера и гений музыканта, то скрипка будет петь и плакать.

Глава 6
Желтый

Некоторые художники изображают солнце в виде желтой точки, но есть и другие, которые заставляют желтую точку выглядеть как солнце.

Пабло Пикассо

Лиловый — на земле, красный — на прилавке, желтый — на столе.

Персидская загадка (отгадку ищите в этой главе)

На полке над моим рабочим столом лежит коробка с пятью предметами. С первого взгляда коллекция может показаться довольно странной, и если кто-то наткнется на коробку случайно, то, скорее всего, не сочтет ее содержимое чем-то ценным, но эти пять реликвий проделали длинный путь, и у каждой из них своя история.

Первая — и самая моя любимая — пучок листьев манго, который покрылся плесенью всего за два месяца пребывания во влажном климате Гонконга. Вторая — небольшой цилиндр, похожий на грязный пластик, но если капнуть на его поверхность хоть капельку воды, то она станет ярко-желтой. Раньше я с удовольствием показывала этот фокус друзьям и знакомым, периодически используя вместо воды собственную слюну, но теперь, узнав некоторые новые факты, стала осторожнее. Кроме того, в моей волшебной коробке хранится крошечная картонная упаковка размером со спичечный коробок, исписанная китайскими иероглифами. Внутри находятся маленькие желтые брусочки, но из соображений безопасности я их лишний раз оттуда не вытаскиваю. И наконец, два стеклянных пузырька с самой дорогой пряностью в мире, причем содержимое одного из них чуть более красное, но об этом мы поговорим позже.