По всей видимости, даже если возмущенные покупатели и прибегали к нему, в ярости размахивая выцветшими пейзажами, Тёрнер лишь пожимал плечами. «Однажды он сказал, что если освежит краски на одной картине, то придется браться и за все остальные, то есть публично признаться, что проблема существует».

Известный критик Джон Рёскин писал, что «все без исключения картины Тёрнера теряли первозданный вид уже через месяц», добавив, что даже полотно, отобранное на ежегодную выставку в Королевской академии художеств, потрескалось через восемь дней, поскольку художник принес его с пылу с жару. Тёрнер вообще наплевательски относился к своим творениям, хранил законченные работы в самых влажных углах мастерской, где они медленно покрывались плесенью, а от одной картины даже отрезал кусок, чтобы сделать лаз для своих семи кошек. Если уж ему было плевать, что произойдет с картиной через восемь дней, то вряд ли он стал бы зря тратить время, размышляя о том, что будет с его полотном через восемьдесят или сто восемьдесят лет. Тёрнер не думал о последующих поколениях, для него произведение искусства играло важную роль лишь в тот момент, когда он творил, а потому художник выбирал краску, которая отвечала сиюминутному порыву.

Кроваво-красная краска (или кармин), которой Тёрнер рисовал закат, была действительно изготовлена из крови. Этот краситель много веков считался настоящим сокровищем у инков и ацтеков, а потом еще несколько столетий особенно ценился у испанцев, которые ревниво хранили рецепт краски в секрете. Краску использовали для одежд королей и кардиналов, кармином красили губы модницы и звезды сцены, и его же наносили на холсты великие художники. И всем было наплевать, сколько продержится краска, поскольку в первый день кармин, или кошениль, как его еще называли, был самым алым из всех природных красителей на земле.

Чтобы понять, каким образом кармин оказался в палитре Тёрнера, на туалетных столиках женщин и в наших с вами холодильниках по всему миру (ибо он является одним из зарегистрированных пищевых красителей), необходимо совершить путешествие в пространстве и времени. В поисках кармина мы отправимся в доколониальную Америку, поговорим о конкистадорах, которые распространили краску по миру, и заглянем в дневники одного молодого французского путешественника. Но начнем мы наше исследование с рассказа о крошечном существе, которое некогда являлось основой целой отрасли. Для меня же весь этот долгий путь, как ни странно, начался с очень короткой поездки в метро в чилийском городе Сантьяго.

Мы не очень хорошо там ориентировались, и хотя в конце концов оказалось, что едем в нужную сторону, в процессе мы с друзьями громко спорили, выкрикивая названия станций. Внезапно от толпы пассажиров, одетых в темную одежду, отделился молодой человек, который подошел к нам и по-английски, с легким ирландским акцентом, осведомился, не нужна ли помощь. Этот голубоглазый юноша (его звали Аланом) сообщил, что работает «в сельском хозяйстве», и подтвердил, что мы движемся в нужном направлении.

— А вы, случайно, ничего не знаете про кошениль? — спросила я наудачу.

Вообще-то тогда я еще не занималась всерьез историей красок, просто слышала, что древние инки специально выращивали какое-то хитрое насекомое, которое и в наши дни разводят в пустынях на севере Чили, и мне стало интересно. По случайному стечению обстоятельств оказалось, что мой новый знакомый не просто кое-что знает про кошениль. Его отец стоял у истоков отрасли десять лет тому назад. Алан словно бы между прочим добавил, что как раз едет на встречу с управляющим фабрикой, где из кошенильных червецов добывают ярко-алый краситель, который так высоко ценится во всем мире, и спросил, не хочу ли я присоединиться к нему.

Я так и не доехала в тот день до места, куда направлялась с друзьями. Им пришлось без меня любоваться коллекцией ракушек поэта Пабло Неруды, а я в компании незнакомца потащилась черт-те куда под проливным зимним дождем, чтобы узнать побольше о кармине. По дороге Алан рассказал мне про один случай, когда владелец плантации отравил партию кошенильных червецов из Перу, объяснив, зачем он это сделал:

— Перуанские червецы дешевле, поскольку рабочая сила в этой стране стоит дешевле, да и сами насекомые растут там без особого присмотра. Так что чилийцам остается надеяться только на то, что перуанские червецы испортятся.

Алан проводил меня в маленький мрачный офис, где при свете тусклой лампочки мужчина и женщина пялились в мониторы доисторических компьютеров. Они сообщили, что управляющий фабрики отменил встречу, так что мы снова потащились по промозглым мокрым улицам без зонтика, а потом сидели в пустом ресторанчике, потягивая остывший фильтрованный кофе, и Алан рисовал мне в блокноте кошенильных червецов: овальных жучков размером с ноготь мизинца, с крошечными изогнутыми лапками и толстым брюшком.

— А это не жестоко? — спросила я, имея в виду весь процесс в общем.

— Только для кактусов. Их пожирают заживо.

В тот вечер я записала в своем дневнике, что кармин рождается между туманами и морозами там, где земля стоит дешево, зато на бесплодной почве растет большое количество кактусов вида опунция, на которых паразитируют крошечные насекомые. Хотя червецы — это паразиты, но ценятся они не меньше, чем благородная плесень при производстве десертных вин. Этот ярко-алый краситель никогда не станут применять для покраски тканей, предназначенных для пошива буддийских одеяний: слишком много смертей связано с производством кармина, но и в XXI веке женщины охотно мажут губы кровью насекомых, румянят ею же щеки, а в США это один из немногих красителей, разрешенных при производстве теней для век. «И наконец, — написала я с дрожью, — оказывается, мы потребляем кармин литрами, поскольку его добавляют в колу, да и в другие продукты тоже. Это пищевая добавка Е120».

Плантация

Через неделю я отправилась на плантацию кошенили в долине Эльки, что неподалеку от Ла-Серены, симпатичного колониального городка, расположенного в трехстах пятидесяти километрах севернее столицы. В Сантьяго было холодно и сыро, а в Ла-Серене сухо и по-весеннему тепло. Управляющий Хавьер Лавин Карусско встретил и отвез меня до места назначения на новеньком полноприводном автомобиле. Мы ехали по направлению к горам. В воздухе витал приятный запах эвкалиптов. Несколько миль за окном мелькал весьма однообразный пейзаж: похожие на зонтики папайи, рощи черимойи (которую часто называют «деревом мороженого» из-за специфической консистенции и вкуса мякоти плодов) и виноградники. Потом Хавьер свернул направо, и мы еще какое-то время ехали мимо зарослей утесника. Мой спутник взмахнул рукой в сторону холмов, видневшихся вдали:

— Вон там плантация.

Все пространство — по сорок пять тысяч растений на гектар — занимали опунции, тесно жавшиеся друг к дружке. Я представила себе сцену из вестерна: лошади поднимаются на дыбы, а самый трусливый ковбой жалко блеет на заднем плане: «Ребята, давайте вернемся обратно, нам не пробиться через эти колючие заросли».

Хавьер заглушил мотор, и мы вышли из машины. С солнечной стороны холма мне сперва показалось, что в пустыне внезапно пошел снег: все было покрыто белыми хлопьями, а в тени плоские мясистые листья кактусов выглядели почти здоровыми. Колибри порхала с растения на растение.

— Вот жадная птичка, ей нравятся цветы кактуса, — усмехнулся Хавьер, а потом снял с листа крошечного белого жучка, по размерам не больше клопа, и положил на мою ладонь. — Ну-ка, попробуй раздавить.

Я сжала пальцы. Сначала маленькое тельце не поддавалось, но потом лопнуло, как пупырышки на упаковочном полиэтилене, который любят лопать все от мала до велика, и на коже у меня осталась ярко-алая полоска.